Жизнь человека зависит от того, каким по счёту он родился в семье - как наша роль влияет на всё

Я выросла в семье, где нас было трое. Оглядываясь назад, я часто ловила себя на мысли: мы, такие разные, вышли будто из разных миров, хотя детство провели под одной крышей. Мой старший брат всегда был эталоном ответственности, я, средняя, мастером тихих компромиссов, а младшая сестра — неисправимым и обаятельным «творческим беспорядком». Долгое время я списывала это на гены или просто на случай. Пока однажды не наткнулась на работы Альфреда Адлера и его идею о том, что порядок рождения — это не просто факт из свидетельства, а целая психологическая «стартовая площадка».

Адлер, коллега и оппонент Фрейда, смотрел на человека не через призму темных влечений, а через призму его социального контекста. И самым первым, самым мощным контекстом для каждого из нас является семья. Точнее, та маленькая вселенная, которая образуется с появлением каждого нового ребенка. Он предположил, что наша позиция — первый, второй, третий — формирует особый «климат» детства, который мы потом несем в себе всю жизнь. И это не фатально, но невероятно показательно.

Возьмем, к примеру, единственного ребенка, который вдруг стал старшим. Это, пожалуй, самое эмоциональное землетрясение, которое только может случиться в детском мире. Я видела это на примере племянника. Два года он был центром галактики, а потом в ней появилось новое, очень громкое и требовательное солнце. Его ревность, попытки казаться «взрослым» или, наоборот, скатиться в младенчество — это не капризы. Это панический поиск ответа на главный вопрос: «А меня еще любят?». Из таких детей часто вырастают те самые перфекционисты и лидеры, которые подсознательно стремятся вернуть себе утраченный единоличный трон через успех.

Старшие дети — это особая каста.

Они единственные, кто какое-то время знал, что такое быть «единственным». А потом они стали первыми, на кого легла тень ответственности. «Ты же старший, ты должен…» — эта фраза формирует их кости. Они не понаслышке знают, что такое свержение с трона, и часто именно это делает их сильными, амбициозными, но и немного тревожными. Они как будто всю жизнь оглядываются на того, кто идет следом, готовые в любой момент дать совет или принять удар. В них есть что-то рыцарское.

Средние дети — мастера тонкой настройки.

Мы, как мне кажется, — вечные наблюдатели и дипломаты. Наше внимание с рождения разделено: впереди — недосягаемый (пока) старший, позади — милый и беззащитный младший. Нам приходится изобретать свои способы быть замеченными: не силой, как старший, и не беспомощностью, как младший, а гибкостью, чувством юмора, умением договариваться. Адлер, сам будучи вторым ребенком, писал об этом как о «постоянном давлении с обеих сторон». Из этого давления часто рождается невероятная социальная чуткость. Но в тишине может жить тихая обида на то, что тебя никогда не любили «как-то по-особенному», а просто как часть общего фона.

Младшие дети рождаются не в строгий мир первенцев, а в уже обжитое пространство семьи.

Правила тут смягчены, родительская тревога притупилась, а над головой — целая «команда» старших. Они часто вырастают самыми раскрепощенными, артистичными, умеющими очаровывать. Они с пеленок понимают, что мир — это люди, и учатся управлять их вниманием. Их путь редко лежит через тяжелую, одинокую ответственность. Чаще — через коммуникацию, творчество, эмоции.

Глядя на свою семью и семьи друзей через эту призму, я перестала удивляться нашим различиям. Это не оправдание всем нашим взрослым поступкам, но ключ к пониманию. Порядок рождения — это не приговор, а первая роль, которую нам дали. Одни играют ее строго по тексту всю жизнь, другие — бунтуют и пишут свой сценарий. Но узнать, с чего все началось, — значит, сделать первый шаг к тому, чтобы понять не только своих братьев и сестер, но и, в конце концов, самого себя. Это знание примиряет. Потому что становится ясно: мы были разными не потому, что кого-то любили больше, а потому, что любовь, как солнечный свет, падала на нас под разным углом.